На Пласо-де-Палачио и в самом дворце было сильное волнение. Все радостно принимали королеву. Отдельные голоса даже требовали немедленной смерти злодея. Адъютанты успокаивали народ. Они от имени королевы благодарили его и объявляли, что монаха Мерино закуют в оковы и что в самом непродолжительном времени, по окончании необходимой процедуры суда, он подвергнется публичной казни.

— Смерть монаху! На виселицу его! — кричала разъяренная толпа.

Некоторые же лица, которые в подробности знали происшествие, рассказывали его другим, обступившим их. Они прерывали свой рассказ угрозами злодею и одобрением отважным спасителям.

Генерал Прим, маршал Серрано, Топете — эти имена беспрестанно повторялись в толпе. Наконец, расположение народа выразилось в возгласах:

— Да здравствуют Прим, Серрано и Топете!

С этого вечера имена этих трех деятелей стали до того популярны, как еще ничьи во всей Испании.

Маленький же король с Марией Кристиной и герцогом Рианцаресом пустились в различные догадки, стараясь отыскать причину, побудившую монаха на это неслыханное покушение. Они пришли, наконец, к заключению, что так как патер Мерино такой почтенный служитель церкви и к тому же великий инквизитор, то, по их мнению, он мог совершить это преступление, только в припадке непостижимого бешенства.

— Но объясните же мне, — воскликнул герцог Рианцарес, — как мог патер Антонио, вместо того чтобы проклинать злодея, отлучать от церкви спасителей королевы. Этого я никак не могу понять!

— Престарелый патер, вероятно, не знал, почему эти господа набросились на Мерино, он видел только, что его обступили, и считал своей обязанностью заступиться за него, — пояснила королева-мать.

Она никак не могла успокоиться после этого несчастного происшествия. Ее испугала опасность, угрожавшая ее дочери, и тревожило, что этот поступок опять будет причиной злосчастного раздора между двором и патерами.

— И такой раздор, — продолжала Мария Кристина, всегда вел к неминуемой грозящей беде! Поверьте мне, первое условие для поддержания испанского престола — согласие между ним и отцами Санта Мадре. Я предчувствую, что нам угрожает страшная опасность!

— Но зачем же так мрачно смотреть на вещи? — сказал маленький король. — Дело уладится. А сегодня будем благодарить Пресвятую Деву за то, что она спасла жизнь королевы.

Франциско де Ассизи поручил патеру Фульдженчио осведомиться о здоровье Изабеллы. Фульдженчио взял с собой монахиню Патрочинио и вместе отправился во внутренние покои королевы.

Эти приверженцы иезуитов, предложив Изабелле несколько вопросов, вернулись к королю с известием, что состояние королевы не только вне всякой опасности, но что ее величество желает сделать у себя прием, чтобы доказать всему двору, что она спасена и здорова.

Браво Мурильо приказал во всех церквах служить благодарственные молебны, но большинство священников, приверженцев иезуитов, отслужили обедни, не упоминая о спасении королевы и не принося особенных благодарственных молитв Пресвятой Деве, что служило доказательством могущества Санта Мадре.

Королева принимала на следующий день после страшного покушения. Экипажи беспрерывно подъезжали к подъезду, и сановники, и гранды съезжались со всех сторон, чтобы выразить спасенной королеве свою радость и сочувствие. Перед дворцом же собралась густая толпа народа, которая до тех пор кричала «ура», пока Изабелла не вышла на главный балкон дворца. По ее приказанию, на почтительном расстоянии показались спасители ее жизни: Серрано и Прим.

Народ без устали ликовал и шумел все громче и громче. Когда Изабелла, поклонившись, удалилась с балкона, адъютанты начали бросать деньги в толпу, чтобы она весело провела этот день и следующий, назначенный для празднования крестин инфанты.

Королева же, публично благодаря своих спасителей, пожаловала генерала Прима в маршалы Испании.

Дон Жуан, тронутый этим до глубины души, опустился на колени перед Изабеллой, милостиво улыбавшейся ему, и осмелился прижать к своим горячим губам ручку прелестной испанской королевы.

Прим вспоминал об этом дне, как о самом счастливом из всей его жизни. Он был несказанно счастлив, что ему удалось защитить королеву от кинжала монаха. Небо ниспослало ему блаженство принять ее благодарность, высказанную в самых нежных словах. Его сердце сильно билось, когда очаровательная королева шепотом сказала, подавая ему свою маленькую ручку:

— Этот Зантильо обманщик, я теперь только вполне убедилась в этом, маршал Прим! Я расположена к вам и вашим друзьям больше, чем когда-либо. Сохраните и вы ко мне вашу привязанность.

— Сегодняшний день — лучший день в моей жизни! — отвечал дон Жуан, вставая.

Королева была необыкновенно весела. Казалось, она хотела забыть о происшествии в церкви святого Амтиоха, которое должно было иметь самые дурные последствия. Она долго разговаривала с Топете, который объявил ей о своем намерении обвенчаться с дочерью доблестного дона Генрикуэца дель Арере. После него она обратилась к Серрано.

— Теперь уже нет надобности, Франциско, — сказала она ему, когда они случайно остались вдвоем, — чтобы я сообщала вам слова потерянного письма.

— Мне все-таки было бы очень интересно услышать их, ваше величество, — отвечал Серрано.

— Если вы хотите, так слушайте же! Письмо гласило: «Вернитесь ко мне, иначе я погибла!» Видите ли, вы со своими друзьями доказали мне вчера, что вернулись опять ко мне. Примите за это мою благодарность, Франциско. Я не могу жить без вас. Мне все немило, когда вас нет, не забывайте этого никогда!

— Франциско верен своему слову, он всегда хотел защищать королеву, если она будет нуждаться в его помощи и не будет отталкивать его.

— Это невозможно, это никогда не случится, Франциско, потому что вам принадлежит моя душа, хотя она должна принадлежать другому!

Маттео, духовный отец королевы-матери, неслышно подошел к Изабелле, подслушав ее последние слова. Он тоже принадлежал ко двору и считал своей обязанностью сказать королеве несколько вежливых слов. Он крадучись подошел к ним, неслышно ступая своими мягкими башмаками, и низко поклонился королеве, она же испугалась его неожиданного появления и до того неприятно была поражена им, что не могла сдержать себя, чтобы не сказать ему:

— Пора бы, господин патер, изменить свою древнюю обувь на более современную: в наших залах не привыкли к таким неслышным шагам!

— Слуги церкви придерживаются старинных обычаев, они стоят выше моды! — отвечал Маттео, устремив ненавистный взгляд на раскланивавшегося маршала Серрано. — Отцы не пользуются благосклонностью испанских правителей с тех пор, как дочь Фердинанда VII возложила на свою голову испанскую корону!

— Испанская королева всем сердцем предана вере и церкви своих предков. Я ничего более не имею сказать почтенному исповеднику моей августейшей матери.

Изабелла отвернулась. Маттео же, сильно взбешенный словами королевы, озирался по сторонам, боясь, не заметил ли кто-нибудь этого грубого приема. Лицо его горело от злости и стыда. Воспользовавшись первым удобным случаем, он незаметно удалился.

— О, если бы она упомянула имя Мерино! — шептал он себе под нос. — Тогда ярко бы разгорелось то, что теперь тлеет под углями. Я не побоялся бы произнести над ней проклятие церкви! Опомнись, Изабелла Бурбонская, не доверяйся своему счастью, скоро этот же самый ликующий народ будет стоять на Пласо-де-Палачио, перед дворцом Санта Мадре — опомнись, пока еще не поздно! Ты вспомнишь о власти, над которой теперь смеешься, когда услышишь, что патер Мерино освобожден из твоей тюрьмы, несмотря на то, что она окружена сотнями часовых и караульных.

Исповедник королевы-матери тихо и никем не замеченный вышел из залы.

Через час вернулись в свои дома Серрано, Прим и Топете.

Когда Франциско вернулся в свой великолепный дворец на Пуэрто-дель-Соль и вошел в свою комнату, дежурный лакей поднес ему на серебряном блюдце изящную записочку. Франциско поспешно схватил письмо — в нем опять ожила надежда получить известие от Энрики, и как всегда он горько разочаровался.