Первые капли дождя с шумом падали на вершины каштанов. Но если бы гроза была еще ужаснее, Изабелла не вернулась бы назад и не отказалась бы от этого неприятного, даже опасного путешествия. Гроза усиливалась. Удары грома раздавались все чаще, молния сверкала так ослепительно, что, казалось, само небо хотело помешать предприятию этих двух людей, имевших совершенно различные цели. Оно, казалось, хотело раскрыть перед их глазами всю гнусность и низость их действий. Относилось ли это предостережение неба к исполненной страсти королеве или к предателю-иезуиту, шедшему рядом с ней и имевшему самые отвратительные и ужасные намерения?
В тот самый момент, когда оба пешехода приблизились к воротам стены, наличие которых означало несколько низких ступеней, патер услыхал, несмотря на гром, что ворота отворяются.
— Кто-то идет, ваше величество! — прошептал он.
Изабелла остановилась. Она не знала, кто идет и боялась, что это, может быть, выходят гости госпожи Делакур или поклонники ее сирен, которым королева не должна была показываться в таком виде. Она с лихорадочным нетерпением смотрела на ворота. Две закутанные женские фигуры показались на пороге.
Фульдженчио зорко смотрел на эти фигуры, которых в темноте нельзя было разглядеть, и бросал на королеву вопросительные взгляды. Вдруг Изабелла вскрикнула, узнав при мгновенном свете молнии Энрику, приготовившуюся бежать вместе со старой Непардо.
— Это она, — вскричала взволнованная королева, — я не ошибаюсь, — это она!
Энрика также узнала королеву и ее сердце замерло от ужаса. Она беспомощно оглядывалась, ожидая нападения сыщиков. В этот момент ворота со скрипом затворились.
Изабелла хотела приблизиться к женщинам, чтобы вполне удостовериться, что та, которую она считала мертвой, жива. Если бы Энрика попала в руки королевы, гибель ее была бы неизбежна. Одноглазая старуха тянула ее за руку, чтобы скорее скрыться в темноте.
Изабелла быстро поднялась по ступеням и подошла к Энрике. Но вдруг сверкнула молния так сильно и ослепительно, как будто она упала между королевой и спасающейся девушкой. Испуганная, ослепленная Изабелла закрыла глаза и зашаталась. Пользуясь этим моментом, одноглазая старуха и Энрика бросились бежать по дороге в Аранхуес и скрылись в темноте.
Вдруг королева почувствовала, что ее маленькие ноги, обутые в роскошные атласные башмаки, запутались во что то лежавшее на ступенях. Она хотела удержаться, но не встретила никакой опоры. Фульдженчио не подоспел к ней на помощь, и Изабелла с криком упала, ударившись об лестницу.
Лицо патера ужасно передернулось. Предмет, в котором так несчастливо запуталась королева, принадлежал ему: это был его плащ, который он, вероятно, сбросил для того, чтобы он не мешал ему следовать за королевой.
С величайшей заботливостью нагнулся он к стонавшей королеве и помог ей подняться и возвратиться к карете. Раскаты грома и подымающийся вихрь заставляли их спешить.
— Она убежала! — шептала Изабелла, изнемогая от боли.
Она с ужасом чувствовала, что предсказание монахини Патрочинио было правдой.
ДИТЯ В ЯМЕ ВАМПИРА
Прежде чем нам продолжать рассказ о том, что происходило в других местах в ту ночь, когда королеву постиг случай, имевший очень печальные последствия, вернемся к Аццо, о котором мы ничего не слыхали с тех пор, как Энрику повезли в Санта Мадре.
Когда у него из дворца похитили его возлюбленную Энрику, для которой он готов был пожертвовать всем, им овладела жестокая тоска. Этот дикий сын безродного племени не находил себе места, тоскуя по ней. Он страстно целовал каждую вещицу, которую она держала в руках. Вне себя от отчаяния он хотел убить своих слуг за то, что они во время его отсутствия не могли ценой своей жизни защитить его возлюбленную. Испуганные слуги оставили дикого потомка цыганских князей, которому огромное богатство не доставляло уже никакого удовольствия. Великолепие его покоев опротивело ему, деньги не имели для него никакой цены, так как он не мог их бросить к ногам Энрики.
В темных кружках Мадрида, которые жили тем, что грабили богатых, очень много говорили о сокровищах Аццо. Вскоре к нему явились одетые в странные костюмы люди сомнительной репутации, грабежи которых делали небезопасными отдаленные улицы Мадрида и сельские дороги. Они предложили к услугам Аццо свои кулаки и кинжалы.
Они брались за несколько дуро умертвить всех врагов дона Аццо, как бы они ни были высоко поставлены, и каждый из этих мошенников один громче другого перечислял все услуги, какие он только мог оказать в таком деле. Аццо вытолкал их всех из своего дворца. Когда Аццо ненавидел, он любил сам сражаться со шпагой в руках. По прошествии нескольких дней Ая уведомила его в надушенном письме, что Энрика утонула в водах Мансанареса.
Письмо было без подписи, но Аццо угадал, кем оно было написано. Глаза его засверкали, кровь у него закипела в жилах при мысли, что эта неизвестная ему женщина, о местопребывании которой он даже не знал, была причиной смерти его Энрики.
Он хотел отомстить этой ужасной женщине, которая в ту страшную ночь избежала его пистолета. Он хотел отыскать ее и достойно наказать за предательские поступки. Он ее так же сильно ненавидел, как любил Энрику.
Его дворец стеснял его. Дикий сын свободы переехал сюда только для того, чтобы окружить Энрику роскошью и после долгого странствования дать ей постоянное убежище. Теперь его снова тянуло к степям и ущельям, которые скорее могли его утешить, нежели дворец со всеми его воспоминаниями.
Покинув город, Аццо глубоко вздохнул. Легкая рубашка заменила его богатый наряд. На нем не было никаких украшений, кроме недорогого образа. На ногах его были надеты сандалии, а короткие шаровары были украшены разноцветными бантами, как носят обитатели отдаленных полуостровов. В руке он держал гитару, на которой так чудесно умел исполнять цыганские песни.
Свой дворец он передал управляющему, который все ходил за ним, покачивая головой и называя своего господина странным. Драгоценные камни и золото он отнес на скалу Ора и там при ясном лунном свете зарыл свои сокровища в то самое место, откуда он их взял.
Кто бы теперь встретил сына цыганского князя, тот никогда бы не мог узнать в нем того дона Аццо, волшебный дворец и сокровища которого славились во всем Мадриде. Крез обратился в странствующего цыгана, на которого все смотрели очень недоверчиво. Спал он под листвой и жил вместе с дикими зверями, удаляясь от людей, подобно бродягам и разбойникам. Он не любил своей жизни и проводил ее как бы во сне, куря и играя на гитаре.
Мечты об Энрике наполняли его душу, воспоминание о ней было высочайшим его наслаждением. Он мысленно переносился к тому времени, когда она была с ним, и тем только он жил. Но когда возвращалось к нему сознание настоящего, им овладевала невыразимая тоска. Глаза его принимали дикое выражение, волосы в беспорядке падали на его лоб, и он от ярости сжимал кулаки. Тогда летел он снова в Мадрид, искал в церкви святого Антиоха и по всем улицам города ненавистнейшего демона, называемого Ая. Кто бы встретил его в такое время, тот ужаснулся бы при мысли, что этот страстный, дикий сын лесов был бы способен сделать, если бы встретил смертельно ненавидимого врага.
При такой жизни годы проходили для одиноко странствующего Аццо как месяцы. В последний день святого Франциско, о котором мы рассказывали, цыган был вечером в Мадриде. Он на один час отправился в свой дворец, где воспоминания об Энрике еще живее предстали перед ним, так что он поспешил воротиться в лес. Проходя по улицам, он думал об Ае и проклинал себя, что не нашел до сих пор убийцы Энрики. Пройдя площадь Педро, он вышел на улицу Толедо.
Читатель помнит, что мы оставили в тот вечер дочь лавочника, эту цветущую маленькую девочку, на углу улицы Толедо во власти чудовища, этого ужасного вампира, для которого высшим наслаждением было высасывать горячую кровь невинного ребенка.
Никто ничего о нем не знал кроме того, что он был человек, что лицо его было бледное, искаженное страстями и что он носил бороду. Другие распространяли самую сказочную молву об этом загадочном сластолюбце. Говорили, что тело у него человеческое, но на спине имеются черные крылья, наподобие летучих мышей, только несравненно большего размера. Некоторые даже уверяли, что он рожден от человека и дикого зверя.